Я ушел из Google после 11 лет на руководящем посту. Это больше не «Корпорация Добра»

14 января 2020

ЛаЖюнесс 11 лет работал в Google. Сначала отвечал за политику компании в Азии, затем стал Главой по международным отношениям. В 2019 году он покинул Google, вернулся в родной Мэн, чтобы возобновить политическую карьеру.

В колонке на Medium ЛаЖюнесс рассказал о том, как изменилась Google за эти годы и почему ее слоган Don’t be evil больше ничего не значит. AIN.UA приводит сокращенный перевод.

В свой последний день на посту Главы Google по международным отношениям я вспоминал, как пришел в компанию. Я променял обитый деревом офис, костюм с галстуком и работу в штабе сенатора штата Калифорния Арнольда Шварценеггера на корпоративный лептоп, джинсы и обещание, что я смогу сделать мир лучше, ведомый простым, но мощным слоганом Don’t be evil — не будь злом.

Я пришел работать в Google в 2008 году, когда эти слова еще что-то значили. Я видел, как они использовались в качестве руководства для разработки продуктов, которые ставят успех компании выше конфиденциальности пользователя, например, когда создавалась злополучная социальная сеть Google — Buzz. Я сам использовал эти слова, когда приводил в действие решение компании не подвергать цензуре поисковые результаты в Китае, а вместо этого соблюдать права человека.

Google против цензуры

Компания зашла на китайский рынок в 2006 году. Основатели Сергей Брин и Ларри Пэйдж говорили тогда, что Google останется на этом рынке только в том случае, если принесет больше добра, чем вреда — если пользователи смогут получить больше полезной информации, даже несмотря на то, что некоторые темы будут под запретом.

Но с каждым годом количество таких тем росло — китайское правительство требовало от нас все больше и больше цензуры. И когда чиновники попытались получить доступ к Gmail-аккаунтам защитников прав человека в 2009 году, Ларри и Сергей решили, что единственный способ предоставлять услуги поиска в Китае и при этом «не быть злом» — перестать сотрудничать с местным правительством.

Мы знали, что это спровоцирует очень серьезный конфликт с китайскими властями, но не знали, насколько тяжелым он будет. В Китае правительство требует полный доступ к пользовательским данным и инфраструктуре и чтобы компании показывали пользователям только тот контент, который соответствует стандартам партии.

То решение было первым в истории, когда некитайская корпорация восстала против китайских властей. Google поставила на кон все — свое будущее на самом быстрорастущем мировом рынке, миллиарды долларов прибыли, даже безопасность своих китайских сотрудников. В какой-то момент я начал планировать массовую эвакуацию всех наших сотрудников из КНР вместе с их семьями. Но несмотря на трудности, меня распирало от гордости за принципиальность, которую проявила Google.

Однако не только китайские власти были недовольны — некоторым топ-менеджерам Google не давала покоя упущенная прибыль с этого огромного рынка. Спустя год после того судьбоносного решения, руководители Maps и Android начали подталкивать компанию к запуску своих продуктов в КНР.

Сперва прибыль — потом права человека

Спустя три года, в конце 2012, мне предложили стать Главой по международным отношениям. По мере того, как я рос в должности и ответственности, Google росла по размеру и доходам — из и так большой и успешной компании она превратилась в техногиганта, который буквально интегрирован в ежедневную жизнь миллиардов людей на планете.

В новой роли я продолжал тесно сотрудничать с руководителями проектов, которые отчаянно подталкивали компанию к тому, чтобы перезайти на огромный и денежный рынок Китая. В 2017 году меня проинформировали о проекте Dragonfly — поисковика со встроенной цензурой специально для КНР. Но это был лишь один из множества проектов, которые беспокоили тех из нас, кто все еще верил в мантру «не будь злом».

Руководители облачного направления активно заключают сделки с правительством Саудовской Аравии, несмотря на чудовищные ущемления человеческих свобод в этой стране. И они даже не скрывали желания нанять свою собственную policy-команду, которая эффективно блокировала бы любой пересмотр их контрактов моей командой.

В декабре 2017 года я с удивлением узнал о том, что в Гонконге учредили Центр Искусственного интеллекта Google. Тогда мне стало понятно, что у меня больше нет влияния на многочисленные проекты и сделки, которые разрабатываются внутри компании.

Я выступал за принятие общекорпоративной программы, которая бы публично обязывала Google придерживаться принципов прав человека, изложенных в Декларации прав человека ООН. И чтобы разработчики оценивали влияние своих продуктов на соблюдение этих принципов, и в соответствие с этим принимали решение об их выходе на рынок.

Но каждый раз, когда я рекомендовал такую программу, старшие менеджеры придумывали новые причины ответить нет. Меня же внезапно отстранили от продолжающихся обсуждений запуска Dragonfly.

Наконец, я понял, что компания никогда не планировала внедрять принципы соблюдения прав человека в свой бизнес и процесс принятия решений. Вместо этого Google решила гнаться за большими прибылями и ростом цены на акции.

Токсичная корпоративная культура

Корпоративная культура ничем не отличалась.

Старшие коллеги бутили младших, орали на молодых женщин, доводя их до слез за рабочим столом.

На одном из всеобщих собраний мой босс сказал: «Теперь и вы, азиаты, выскажитесь. Я знаю, вы не любите задавать вопросы».

На другом собрании устроили «упражнения по разнообразию». Всю команду по разработке корпоративной политики разделили на группы и развели по комнатам с разными названиями. Меня отнесли к группе «гомосексуалисты», участники которой выкрикивали стереотипы вроде «женоподобный» и «распутный», а моих цветных коллег — к группам под названиями «азиаты» и «коричневые люди».

Каждый раз после таких случаев я приходил в наш HR-отдел с просьбой что-то с этим сделать — и каждый раз меня уверяли, что все уладят. Но ни разу за этим не последовало никакой реакции, пока однажды меня случайно не добавили в копию письма к старшему HR-директору. В этом письме директор говорил коллеге, что похоже я слишком озабочен подобными проблемами, и вместо того, чтобы с ними бороться, предлагал ему «копнуть» под меня.

А потом, несмотря на то, что я слыл одним из лучших менеджеров в компании, несмотря на 11 лет блестящих обзоров эффективности и практически идеальные оценки в общем зачете по производительности Google 360, несмотря на мое членство в элитной программе Foundation Program для «самых важных талантов Google», которые являются «ключом к нынешнему и будущему успеху Google» — мне сказали, что в результате реорганизации для меня больше нет работы. И это несмотря на 90 открытых вакансий в команду корпоративной политики.

Когда я нанял адвоката, Google заверила, что произошло недопонимание — и мне предложили маленькую должность в обмен на уступчивость и молчание. Но для меня выбор был очевиден, как и сама ситуация. Я ушел.

Отстаивание прав женщин, ЛГБТ-сообщества, цветных коллег и в целом прав человека стоило мне карьеры. Мне больше не нужны были дополнительные подтверждения того, что «не будь злом» давно не является отражением ценностей компании — этот слоган превратился в не более чем инструмент корпоративного маркетинга.

Что изменилось в Google?

Во-первых, люди. Основатели и визионеры Сергей Брин и Ларри Пейдж отошли от управления и передали бразды новым руководителям. Наняли нового СЕО, чтобы возглавить Google Cloud, новый CFO пришел с Уолл-Стрит, и с тех пор новые рекорды по прибыли стали главным приоритетом.

Каждый год к компании присоединяются тысячи новых сотрудников, вытесняя тех, кто боролся за оригинальные ценности и культуру Google. Когда я пришел, в компании работало 10 000 человек, когда уходил — их было уже больше 100 000.

Во-вторых, продукты. Кто-то может возразить, что Google всегда была плохо маскирующейся корпорацией с непрозрачными практиками в области приватности. Но есть существенная разница между показом рекламы в поиске и сотрудничеством с правительством Китая или Саудовской Аравии. Например, Absher — приложение, которое позволяет мужчинам отслеживать и контролировать передвижение женщин-членов их семей.

В стремлении обогнать Microsoft, Oracle и Amazon в гонке за облачные услуги, руководство не проявляло особого терпения к тем из нас, кто высказывался за какую-то принципиальную дискуссию, прежде чем соглашаться размещать приложения и данные любого клиента, готового заплатить.

По мне важный вопрос звучит так: что это значит, когда одна из компаний, являющихся практически торговой маркой Америки, так сильно меняется? Является ли это неизбежным результатом корпоративной культуры, которая вознаграждает рост и прибыль в ущерб социальной ответственности? Это как-то связано с коррупцией, охватившей наше федеральное правительство? Или это часть глобальной тенденции к приходу «сильных мужчин» лидеров, которые будут править миром, в котором вопросы «правильного» и «неправильного» игнорируются в пользу эгоизма и личной выгоды?

Наконец, чем для всех нас опасно то, что эта некогда великая американская компания контролирует так много данных о миллиардах пользователей по всему миру?

Google, Amazon, Facebook и Snap могут влиять на то, как мы голосуем на выборах, как мы отдыхаем и чему учим своих детей. Роль таких компаний в наших жизнях слишком велика, чтобы они могли контролироваться лишь собственными акционерами — без адекватного правительственного регулирования.